Дискуссия о «красной интервенции»

[mamlas.livejournal.com]

К истории взаимоотношений Л. Д. Троцкого и «военных марксистов»

Ни одна идея не обсуждалась в большевистских кругах столь живо, как идея миро­вой революции и роли в ней Крас­ной армии. Большевики исходили из убеждения, что первое государ­ство рабочих и крестьян будет иметь право и даже обязанность нападать с применением вооруженной силы на буржуазные страны, едва для это­го представится возможность.

«Мы, которым история раньше других вручила победу, — заявлял Л. Д. Троц­кий в марте 1918 года, — при первом раскате мировой революции долж­ны быть готовы вынести военную помощь нашим восставшим иност­ранным братьям»[1]. ©

---

За время Гражданской войны идея «земшарной республики Советов» не была забыта. Напротив, военные ус­пехи в борьбе с внутренней контрре­волюцией и интервентами в первые послеоктябрьские годы вызывали у большевиков своего рода победную эйфорию и укрепили в сознании рост­ки революционного мессианства. Они искренне считали, что бодрым армей­ским строем человечество сможет войти в светлое будущее. «Победы еще нет, — говорил на V конгрессе Ком­интерна его председатель Г. Е. Зиновь­ев, — и нам предстоит еще завоевать 5/6 земной суши, чтоб во всем мире был Союз Советских Социалистических Республик»[2]. Именно тогда зародилась традиция использовать вооруженную силу или другую военную помощь для демонстрации так называемой проле­тарской солидарности.

Среди военных и политических руководителей тех лет очень попу­лярным был тезис о том, что все вой­ны, которые предстоят Советской республике, будут революционными. Отсюда делался вывод, что в случае войны с коалицией капиталистичес­ких государств стратегия Рабоче-Кре­стьянской Красной армии должна но­сить исключительно наступательный характер.

Первым из большевиков, кто по­пытался на теоретическом уровне обосновать необходимость наступа­тельной революционной войны, был Н. И. Бухарин. Проследим за ходом его рассуждений. Война, пишет Буха­рин, есть функция государства. Госу­дарства, а не народы и не нации, ведут войну, используя живую силу народов. Поскольку само государство как аппа­рат есть средство укрепления и расши­рения определенных производствен­ных отношений, «то ясно, что война и производит в первую голову эту рабо­ту». В борьбе государств, продолжает Бухарин, выражается борьба опреде­ленных производственных базисов, персонифицированных в господству­ющем классе этих государств. Каждая производственная структура имеет адекватный тип государственной вла­сти, а следовательно — и адекватный тип войны. «Война, — по Бухарину, — с социологической точки зрения есть средство воспроизводства тех произ­водственных отношений, на основе которых она возникает»[3]. Поскольку каждый производственный тип имеет и соответствующий тип государства, то и каждому типу государства соот­ветствует совершенно определенный тип войны.

Так было, к примеру, во времена ра­бовладельческого государства, когда война была не чем иным, как сред­ством расширения рабовладельче­ского строя, средством расширения и воспроизводства рабовладельческих производственных отношений. Так называемые колониальные войны, продолжает Бухарин, были войнами торгово-капиталистических госу­дарств; их социальная роль сводилась к расширению торгово-капиталистических производственных отноше­ний. Наконец, когда капиталистиче­ский способ производства породил особый тип государственной вла­сти — «разбойничье империалистское государство», социальная роль войны стала заключаться в расширении сфе­ры господства финансового капитала. И вот здесь Бухарин подходит к само­му важному для себя выводу: «Точно так же обстоит дело и тогда, когда войну ведет социалистическая дикта­торская власть. Рабочее государство, ведя войну, стремится расширить и укрепить тот хозяйственный базис, на котором оно возникло, то есть со­циалистические производственные отношения (отсюда, между прочим, ясна принципиальная допустимость даже наступательной революционно-социалистической войны)»[4].

Бухарин будет и впредь отста­ивать право Советской России на революционную наступательную войну и так называемую «красную интервенцию», полагая, что «про­летарское государство может вести войну с целью экспансии и что это означает расширение социалисти­ческого базиса. Так называемая заво­евательная война со стороны этого пролетарского государства есть про­должение революции, революции в государственной форме»[5]. А в проект программы Коминтерна он внес те­зис о том, что Коминтерн «признает право пролетарских Республик на интервенцию в пользу угнетенных и эксплуатируемых»[6], ибо «распростра­нение Красной Армии является рас­пространением социализма, проле­тарской власти, революции»[7].

Было бы неверным полагать, что столь откровенно экспансионист­ские настроения были свойственны только одному Бухарину. Идеи «крас­ного империализма» имели широкое хождение в партии и закономерно проникали в сознание «красной про­фессуры». Так, тогда еще молодой ученый, впоследствии ставший круп­ным военным юристом, Е. А. Коро­вин в своей монографии «Междуна­родное право переходного времени» писал: «Учитывая специально клас­совый характер всех войн социалис­тического государства, Советская власть, выступая в качестве оккупан­та... оказывает всемерное содействие стремлению местных трудящихся масс к организации общественности на социалистических началах». Да­лее Коровин доказывал, что Гаагский оккупационный кодекс, предписы­вающий сохранение незыблемости государственного уклада на оккупи­рованной в ходе войны территории, для Советской власти оказывается непригодным, так как «красная ок­купация всегда является актом спра­ведливым и полезным, поскольку его осуществляет социалистическое го­сударство»[8].

Предложение Бухарина внести в программу Коминтерна тезис о пра­ве на красную интервенцию было от­клонено настоятельными усилиями К. Б. Радека. Однако тот же самый Карл Радек, значительная фигура в больше­вистской партии и Коминтерне, по­пулярный в те годы партийный пуб­лицист, отмечал: «В статьях Бухарина нас интересует не абсолютно верные теоретические доказательства того, что революционное нападение с ору­жием в руках не только принципиаль­но допустимо, но даже обязательно.. , но то обстоятельство, что для автора речь идет не о революционной фило­софии вообще, но об актуальном фи­лософствовании со штыком в руках»[9]. Не это ли «философствование со штыком в руках» послужило причи­ной того, что советское государство было инфицировано милитаризмом и экспансионистским духом уже в первые дни революции?

Между тем сразу же по оконча­нии Гражданской войны начинает­ся радикальное сокращение рядов Красной армии. Сокращение армии сопровождалось переходом к ми­лиционной системе. Однако ми­лиционным формированиям было суждено воплощать в себе не пере­довые черты нового общественного строя, не его социально-экономи­ческие преимущества — хотя это и было созвучно марксистскому лозун­гу о всеобщем вооружении народа, а прежде всего слабость советского государства. Слабость, сказавшаяся на уровне материальной и финансо­вой обеспеченности вооруженных сил. Содержание регулярной армии было для республики чрезвычайно обременительным делом. Переход к милиционной системе вместе с тем демонстрировал неизбежные тенден­ции превращения Красной армии из орудия «красной экспансии» в орудие «социалистической самообороны», поскольку использовать потенциал милиционной части войск можно, лишь не исповедуя никаких наступа­тельных идей. Однако уже с середины 1921 года, то есть в промежутке меж­ду X и XI съездами РКП(б), ситуация стала меняться.

В руководящем составе Красной ар­мии того времени имелась влиятель­ная группа, которая переоценивала опыт Гражданской войны, особенно ее наступательных операций, и, со­ответственно, смотрела на будущие войны с точки зрения этих операций. Правда, тогда вообще предпочитали не вспоминать, что Гражданская вой­на для большевиков состояла не толь­ко из одних победных наступлений Красной армии.

Индикатором этих настроений послужила статья М. В. Фрунзе «Еди­ная военная доктрина и Красная Ар­мия» (июль 1921 года). Она положила начало обостренной полемике между теми, кто в качестве ведущей стратеги­ческой функции вооруженных сил со­циалистического государства считал оборону, и теми, кто в основе ведущих функций армии видел наступление.

Надо сказать, что действительная роль Троцкого в разработке военной доктрины Советской России до сих пор недостаточно освещена в исследовательской литературе.

Сам Фрунзе на тот период прина­длежал к числу последних. Апеллируя к опыту Гражданской войны, он по­лагал необходимым воспитывать ар­мию в духе величайшей активности, готовить ее к завершению задач ми­ровой революции путем энергичных, решительных и смело проводимых наступательных операций. В основу всей пропаганды Фрунзе требовал положить идею «неизбежности ак­тивной борьбы с классовым врагом» и стратегический принцип «Победит лишь тот, кто найдет в себе решитель­ность наступать; сторона, только обо­роняющаяся, неизбежно обречена на поражение»[10]. А потому общая поли­тика рабочего класса, стремящегося к завоеванию всего буржуазного мира, не может не быть активной в самой высокой степени.

Более того, Фрунзе считал необ­ходимым создать специальную до­ктрину революционной наступа­тельной войны. Такая доктрина, по его мнению, вытекала из самой сути государства диктатуры пролетариата, направленной на уничтожение капи­талистических отношений и замену их социалистическим строем. Даже признание тяжелого экономическо­го положения республики не меняло ориентации Фрунзе на ведение РККА наступательных действий, поскольку «самим ходом исторического рево­люционного процесса рабочий класс будет вынужден перейти к нападению, когда для этого сложится благоприят­ная обстановка»[11]. Примерно в то же время Фрунзе писал: «Между нашим пролетарским государс­твом и всем остальным буржуазным миром мо­жет быть только одно состояние: долгой, отча­янной войны не на жи­вот, а на смерть. И нуж­но до конца осознать и открыто признать, что совместное открытое существование нашего пролетарского государ­ства с государствами буржуазно-ка­питалистического мира длительное время невозможно»[12].

Если в «партии нападения» лиди­ровал Фрунзе, то «партию обороны» возглавлял тогдашний председатель РВС и наркомвоенмор республики Троцкий. Именно против его пози­ции были направлены все главные критические положения доклада Фрунзе на совещании военных деле­гатов XI съезда РКП(б). В разделе до­клада, озаглавленном «Все — для на­ступления», Фрунзе заявил: «...я скажу Троцкому, что, чем скорее он выкинет из своей брошюры все эти рассуждения... прославляющие оборону, тем будет лучше»[13].

Надо сказать, что действительная роль Троцкого в разработке военной доктрины Советской России до сих пор недостаточно освещена в иссле­довательской литературе. Очевидно, однако, что именно Троцкий высту­пил инициатором перехода Красной армии на милиционную систему, а равно и на оборонительную доктри­ну и был противником всякого необ­думанного использования военной силы в осуществлении задач мировой революции. Он выступал категори­чески против создания доктрины ре­волюционной наступательной вой­ны и выведения ее, как это делал Фрунзе, из классовой природы про­летарского государства. Он указывал на невозможность постановки перед Красной армией наступательных бо­евых задач как в связи с ослаблением международного революционного движения, так и в связи с тяжелейшим внутренним положением страны, ус­талостью трудящихся от войн и лише­ний. Идея наступательной революци­онной войны, считал глава военного ведомства, не найдет отклика в созна­нии красноармейцев, поскольку они уверены, что Красная армия развязы­вать войну не собирается, а готовит­ся для того, чтобы обороняться, если последует нападение извне. Поэто­му в основу пропаганды, по мнению Троцкого, должен быть положен ло­зунг обороны.

В то же время Троцкий отмечал, что не следует скрывать от трудящих­ся и Красной армии принципиальное признание большевиками возмож­ности наступательной революцион­ной войны «в тех условиях, когда она может содействовать освобождению трудящихся в других странах». Но од­новременно не следует забывать, на­стаивал Троцкий, что «роль военного вмешательства извне может иметь только сопутствующее, содейству­ющее, вспомогательное значение». Главным же фактором победы являет­ся развитие революционного процес­са внутри самих капиталистических стран. Поэтому, назвав сторонников развертывания наступательной рево­люционной войны «нетерпеливыми стратегами», он обвинил их в стрем­лении «переложить тяжесть между­народного или хотя бы только евро­пейского "последнего решительного боя" на плечи Красной Армии»[14]. Тем самым Троцкий высказался против ведущей роли советских вооружен­ных сил в достижении победы миро­вой революции. В отличие от Фрунзе, пытавшегося с помощью наступатель­ной войны ускорить революционную развязку на международной арене, он считал возможным ее ведение лишь в условиях нового революционного подъема.

Кроме того, Троцкий решительно выступил против попыток вывести из революционной природы рабочего класса некую особую, «пролетарскую», революционную стратегию, якобы принципиально отличавшуюся от буржуазных способов ведения войны. В годы Гражданской войны, подчер­кивал он, наступательная маневрен­ная стратегия с успехом применялась обеими сторонами и была обуслов­лена объективными обстоятельства­ми — обширностью охваченной вой­ной территории и относительной малочисленностью войск. Однако стремление абсолютизировать те черты стратегии и тактики, которые характеризовали РККА в 1918—1920 годах, «могло бы нанести величайший ущерб и даже стать роковым»[15]. В част­ности, отмечал Троцкий, навязывание Красной армии лишь наступательной стратегии явилось бы колоссальной ошибкой, стратегией авантюризма, ведущей к неоправданным много­численным жертвам. Он ратовал за признание правомерности стратеги­ческого отступления и более того — отдавал предпочтение обороне войск на первом этапе войны. Стратегиче­ская оборона, по мнению наркома, позволяла выиграть время для развер­тывания мобилизации и перехода в контрнаступление, исходной линией которого должен быть «рубеж, отсто­ящий на значительное расстояние от нашей государственной границы»[16].

Важнейший вывод Троцкого со­стоял в том, что победа достается не тому, кто наступает первым, а тому, кто наступает тогда, когда это дик­туется обстановкой. Будущие войны потребуют многообразных способов их ведения: наступления и обороны, маневренности и позиционности. Начавшись как оборонительная, вой­на может в дальнейшем превратить­ся в наступательную. Соответственно наркомвоенмор требовал готовить Красную армию ко всем возможным вариантам действий, обратив особое внимание на такое слабое место в ее боевом опыте, как защита укреплен­ных пунктов. Он подчеркивал, что не выдумывание особой стратегии и тактики, восполняющих своими спе­цифическими чертами техническую отсталость РККА, а улучшение техни­ческого оснащения, повышение бое­вой выучки войск, наконец развитие социалистического хозяйства и по­вышение культурного уровня трудя­щихся в целом создадут условия для обогащения военного дела «новыми приемами, новыми методами»[17].

В ходе дискуссии 1921 — 1922 го­дов партия под влиянием авторите­та Троцкого не приняла «пролетар­ской военной доктрины» в варианте Фрунзе. Напротив, в постановлении XI съезда РКП(б), на котором специ­ально обсуждался данный вопрос, подчеркивалась оборонительная фун­кция армии. В ответ Фрунзе несколь­ко скорректировал свои взгляды и пошел на ряд уступок Троцкому. Он был вынужден признать необходи­мость подготовки армии ко всем воз­можным способам ведения военных действий — позиционным, оборони­тельным и даже к отступлению. Од­нако такого рода операции Фрунзе оценивал лишь как части общего пла­на наступления, придав им тем самым второстепенное, подчиненное значе­ние. И поэтому предлагал руководству РККА, «кроме самых необходимых, никаких оборонительных работ не производить». Ссылаясь на Маркса, он констатировал: «наступление явля­ется самым лучшим видом обороны» и обосновывал необходимость нане­сения первого удара по противнику тем, что «сторона, держащая иници­ативу, сторона, имеющая в своем рас­поряжении момент внезапности, час­то срывает волю противника и этим самым создает более благоприятные для себя условия»[18].

Апелляция к Марксу была излюб­ленным приемом Фрунзе в ходе той дискуссии. Говоря о необходимости создания единой военной доктри­ны советского государства, он вы­двинул идею, что такая доктрина должна представлять собой совокупность взглядов, «связанных в систему при помощи марксистского метода анализа общественных явлений»[19]. Троцкий отреагировал тогда неза­медлительно и резко, квалифициро­вав попытку строить специальную область военного дела с помощью марксистского метода как величай­шее заблуждение, чреватое вредней­шими последствиями: «...нельзя на­учиться сражаться "по Марксу". Тому, как применять внезапность, когда это нужно, марксизм не научит»[20]. Но критика Троцкого лишь нена­долго приостановила деятельность Фрунзе в данном направлении. Позд­нее, в 1924—1925 годах, уже заняв пост заместителя наркома, а затем и наркомвоенмора СССР, Фрунзе на основе не только марксизма, но и ле­нинизма «доказал» необходимость применения Красной армией в буду­щих сражениях исключительно на­ступательной стратегии и тактики.

Указывая на неизбежно классовый характер будущей войны, Фрунзе ут­верждал, что «ключ» к решению важ­нейших военных вопросов, и прежде всего вопроса о способах ведения во­енных действий, лежит в стратегии и тактике пролетарской борьбы — в ленинизме. Центральное место в его рассуждениях занимали взгляды Ле­нина на вооруженное восстание как искусство, главное правило которо­го — «оборона есть смерть всякого во­оруженного восстания», «нападение, а не защита, должно стать лозунгом масс»[21]. Так Фрунзе утвердил большевистско-ленинскую идеологию в во­енном деле, обосновав тем самым ис­ключительную роль наступательной стратегии. Перед войной ему ставили это в большую заслугу и удостоили звания «выдающегося марксистского теоретика военного дела»[22].

Другим ярким представителем «военного марксизма» и сторон­ником Фрунзе в ходе дискуссии с Троцким был М. Н. Тухачевский. Его имя среди военных и политических руководителей Советской респуб­лики, желавших силой штыка навя­зать революцию соседним странам, занимало особое место. Он был ве­дущим советским военным теорети­ком 1920—1930-х годов, одним из создателей большевистской концеп­ции революционной наступатель­ной войны. До самой смерти Фрунзе в 1925 году Тухачевский видел в нем своего наставника и во многом был обязан ему головокружительной ка­рьерой военачальника.

Ведущее место в теоретических размышлениях и практической де­ятельности Тухачевского занимали вопросы использования армии в ре­волюционной борьбе и методы реше­ния политических задач с помощью вооруженного насилия. Тухачевский считал, что Красная армия сыграет решающую роль в мировой социалис­тической революции. С ее помощью не только допустимо, но и необхо­димо расширять границы пролетар­ского государства. Еще в январе 1920 года он подготовил большую статью «Политика и стратегия в гражданской войне», где впервые затронул вопрос о мировой революции и роли в ней Красной армии. Одно-единственное социалистическое государство, писал командарм, «или должно погибнуть под ударами буржуазии, или должно распространить социалистическую революцию путем гражданской вой­ны во всем мире»[23].

Эти идеи экспорта революции Ту­хачевский развил в «Письме к това­рищу Зиновьеву» (июль 1920 года), в котором настаивал на разработке особой теории мировой гражданской войны и внесении ее в программу Ко­минтерна. Он писал председателю Коминтерна (учитывая важность до­кумента, приведем его почти полно­стью): «Создание науки о граждан­ской войне явится лишь развитием основных положений теории рево­люции Маркса. Маркс заканчивает диктатурой пролетариата. Стратегия гражданской войны есть продолже­ние этой теории и исследует военные формы и средства, которыми восстав­ший пролетариат защищает и рас­пространяет свою диктатуру вплоть до отмирания государства, классов и армии»[24]. Свои «дополнения к Марксу» Тухачевский изложил в нескольких пунктах: «1) Война может быть окон­чена лишь с завоеванием всемирной диктатуры пролетариата, так как со­циалистическому острову мировая буржуазия не даст существовать спо­койно; 2) из положения первого вы­текает, что государство, находящееся под властью рабочего класса, ставит себе политическую цель в войне не сообразно со своими вооруженны­ми силами и средствами, а, наоборот, должно создать себе достаточные силы для завоевания буржуазных го­сударств всего мира; 3) источником комплектования армии является про­летариат всего мира, независимо от национальности; 4) социалистичес­кий остров никогда не будет иметь с буржуазными государствами мирных границ. Это всегда будет фронт, хотя бы в скрытом виде». Далее Тухачевс­кий предлагал создать Генеральный штаб Коммунистического Интерна­ционала, открыть ряд учебных заве­дений и Академию Генштаба для под­готовки командного состава армий всех национальностей на их родном языке[25].

Тогда же, в 1920 году, была опуб­ликована еще одна статья Тухачев­ского под характерным названием «Революция извне», смысл которой сводился к доказательству необходи­мости экспортировать революцию из России. Примечательно, что эта работа Тухачевского в 1920-е годы была обязательной для изучения в Военной академии РККА. Развивая свою теорию «мировой гражданс­кой войны», Тухачевский писал: «За­хват государственной власти в бур­жуазной стране может идти двумя путями: во-первых, путем револю­ционного восстания рабочего клас­са данной страны и, во-вторых, путем вооруженного действия со стороны соседнего пролетарского государства»[26].

Допуская как вероятность, что ре­волюционное вторжение извне мо­жет столкнуться с трудностями из-за «неподготовленности рабочего клас­са и крестьянства к нашествию крас­ных освободителей», Тухачевский настаивал: «Успех в ведении такой войны вовсе не безнадежен, наобо­рот, упорство со стороны социа­листической неминуемо приведет к длительной борьбе, а это, в свою оче­редь, неминуемо повлечет за собой революционное разложение буржу­азного строя». А значит, если «на эту войну решились, то ее надобно вести до конца, до намеченной победы». Поразительная способность Красной армии, продолжает Тухачевский, «раз­носить своим наступлением револю­цию и бесконечно пополняться за счет революционных масс всех национальностей и народов дает необыч­ные возможности социалистической классовой стратегии. Она с полной уверенностью может почитать себя будущей победительницей над миро­вым капиталом»[27]. Поэтому, заключает командарм, следует смелее использо­вать Красную армию как инструмент мировой пролетарской революции.

Идеи Фрунзе—Тухачевского, под­держанные многими партийцами, от­ражали общие подходы к оценке роли Красной армии в осуществлении ми­ровой революции. Их призывы к пре­вращению страны в революционный плацдарм, открытая пропаганда эк­спорта революции и «красной окку­пации» сопредельных территорий в итоге вылились в своеобразную тео­рию «красного империализма», про­низанную духом откровенного рево­люционного экстремизма.

Так, еще один представитель «пар­тии нападения» Н. Е. Какурин в книге «Стратегия пролетарского государ­ства» (1921) писал, что цель классо­вой борьбы «потребует вторжения в пределы территории, где угнетаемый класс нуждается в освобождении, по­скольку, стоя на месте и бряцая оружи­ем, нельзя будет никого освободить... Таким образом, характер будущих классовых войн всегда будет наступа­тельным». Театром будущих столкно­вений для Какурина выступала бы вся та территория, «где пролетариат уг­нетается вне зависимости от границ политических и этнографических». При этом данные о степени назрева­ния и роста революционного процес­са внутри страны «будут решающими при обсуждении вопроса о выборе районов развертывания армий». Если данные окажутся благоприятными, то «развертывание армий можно будет перенести и выполнить непосред­ственно на самих границах терри­тории, в которую предстоит вторг­нуться, что наиболее будет отвечать и характеру самой войны»[28]. Дальней­шее развитие борьбы, полагал Какурин, напрочь сотрет существующие государственные границы — насле­дие буржуазного общества.

Борьба между «оборонцами» и «наступленцами» была по тем временам долгой и нелегкой. В начале 1924 года пленум ЦК РКП(б) принял решение о радикальном обновлении военного руководства. Заместителем Троцкого назначается Фрунзе. Уже тогда ста­ло ясно: Сталин использует фигуру Фрунзе, чтобы «свалить» Троцкого с поста наркомвоенмора и председателя РВС СССР. В борьбе за политиче­ское лидерство в партии противники Троцкого выдвинули самый уязвимый для него аргумент: обвинили в факти­ческом развале армии.

14 января 1924 года ЦК РКП(б) образует специальную комиссию для обследования состояния Крас­ной армии. Председателем комис­сии был назначен Фрунзе. Почти все члены комиссии имели свои счеты с Троцким — они представляли ядро будущей сталинской руководящей когорты. Комиссия решила, что в настоящий момент Красная армия небоеспособна и представляет со­бой скорее банду разбойников, не­жели армию. Пленум ЦК, на котором Фрунзе доложил об итогах работы комиссии, признал нецелесообраз­ным дальнейшее пребывание Троц­кого в РВС СССР, чем предопределил снятие его с постов наркомвоенмора и председателя РВС СССР поста­новлением Президиума ЦИК СССР от 26 января 1925 года. На оба ос­вободившихся поста был назначен Фрунзе, а К. Е. Ворошилов — тоже сторонник «пролетарской военной доктрины» — его заместителем. Од­новременно в армии развернулось широкомасштабное обновление ко­мандных кадров. За несколько меся­цев Фрунзе сменил почти половину членов РВС СССР. При этом он не только не отказался от лозунга рево­люционной наступательной войны, но и отстаивал его необходимость в военной пропаганде, предложив лишь «не трубить об этом в газетах, на широких собраниях»[29].

На деле это означало восстанов­ление стратегической ориентации Красной армии, до этого сдерживае­мой Троцким, к ведению наступатель­ных войн. Отныне основная страте­гическая линия, по мнению нового наркома, должна быть направлена на «расширение нашей революции, ук­репление диктатуры пролетариата в нашей победившей стране путем этого расширения, путем ее распро­странения на другие страны». Это предполагало при благоприятных международных условиях переход «пролетарской армии в решительное наступление»[30].

После гибели Фрунзе на опера­ционном столе (версия об убийстве наркома по указанию Сталина так и осталась недоказанной) ему на сме­ну пришел Ворошилов. Тухачевский, ставший к тому времени начальни­ком штаба РККА и членом РВС СССР, издает работу под названием «Вопро­сы современной стратегии» (1926). По замыслу автора, книга должна была сообщить о взглядах, которые исповедовало и намеревалось про­водить в жизнь новое военное руко­водство.

В контексте исследуемой темы на­иболее важным в этой работе явилось то, что автор полностью подтвердил неизменность стратегической цели Красной армии, направленной на ведение наступательных революци­онных войн. Тухачевский откровен­но писал: «В современных условиях. захват новой территории интересен не только как голый факт завоевания. В наших советских условиях эта зада­ча представляется еще более важной. Ведь каждая занятая нами территория является после занятия уже советской территорией. Мы таким образом рас­ширяем нашу территорию и вместе с тем расширяем не только наш базис войны, но и социалистический базис вообще»[31].

Одновременно он подверг резкой критике тех советских военных спе­циалистов, которые полагали, что грандиозные потери в будущей войне делают безрассудными всякие разго­воры о военных победах и достиже­ниях, и потому вопросы соперничест­ва между государствами должны быть сведены к экономическому состяза­нию и ни в коем случае не идти дальше этого последнего. «Упаднические», «мрачные», «упрощенные» — так ква­лифицирует эти настроения Тухачев­ский и заявляет, что «только неверие в социализм, в наше будущее развитие может привести к тому военному ни­гилизму, который отрицает возмож­ность военным путем изменить соот­ношение сил, слагающее в настоящее время»[32].

Против кого были направлены критические стрелы Тухачевского, догадаться не трудно. «Троцкизм» уже в те годы ассоциировался в совет­ской пропаганде только с «предательством», причем главное обвинение состояло в том, что, отстаивая стра­тегию обороны, «троцкисты» якобы предрекали неизбежность пораже­ния СССР в войне с капиталистиче­ским миром. Что же касается самого Троцкого, то поражение в дискуссии с «военными марксистами» оберну­лось для него не только снятием со всех партийных и государственных постов, последующим изгнанием из страны и гибелью, но и послужило причиной широкомасштабной кам­пании лжи, развернутой против быв­шего наркомвоенмора, особенно в предвоенные годы.

А между тем оппоненты Тухачев­ского, сторонники стратегической обороны в будущей войне, предосте­регали его от упования на быстрые успехи в расчете на идеологические лозунги, на реализацию идей «стра­тегии сокрушения», которая якобы позволит решить исход войны бле­стящей серией наступательных опе­раций в короткие сроки. С ними Туха­чевский расправлялся безжалостно. В ход шли политические ярлыки и тяжкие обвинения: «В области нашей военной литературы мы, к сожале­нию, зачастую наблюдаем влияние буржуазной идеологии, оппортуниз­ма и упадничества»[33].

Особенно Тухачевский сосредо­точился на критике положений доктрины профессора А. А. Свечина — опытнейшего генштабиста дореволюционной школы, ставше­го в конце 1920-х годов лидером «партии стратегической обороны» среди советских военных теорети­ков. Выдвинутая Свечиным теория стратегической обороны в будущей европейской стране, подчеркивал Тухачевский, «целиком и полностью направлена против революцион­ных войн... является не чем иным, как стратегическим выражением таких политических настроений, которые противодействуют возможности низвержения буржуазных государств со стороны Советского Союза»[34]. В апреле 1931 года на специальном заседании секции Комакадемии по проблемам войны Тухачевский, раз­бирая «реакционную теорию» арес­тованного к тому времени профессора, заявил: «Свечин марксистом не был и никогда им не хотел быть. В теоретических своих положени­ях Свечин всячески восстает против возможности наступления Красной Армии против капиталистических стран. Сознательно или бессозна­тельно он является агентом интер­венции империализма»[35].

Итоги дискуссии оказались траги­ческими для «оборонцев». В 1930-х годах практически всех их обвини­ли в измене Родине и репрессиро­вали. Стратегическая же оборона, за необходимость которой ратова­ли «оборонцы», получила малопоч­тенный эпитет «подлой». Исходя из убеждения о непрочности и неста­бильности тыла противника в бу­дущей войне, советские генералы разрабатывали сугубо наступатель­ную военную доктрину РККА. Все военно-академические курсы перед войной восхваляли достоинства на­ступления, активности, захвата ини­циативы. Именно тогда и появился на свет печально знаменитый лозунг «Бить врага на его территории!». «Если война будет, — писал один из оппонентов Свечина, — то мы, ко­нечно, поступим по указанию вождя Красной Армии, который сказал, что мы должны добиться такого положе­ния, чтобы воевать не на своей, а на чужой земле»[36].

Таким образом, советская военная теория накануне Великой Отечест­венной войны так и не разработала должным образом формы и способы ведения стратегической обороны. Полностью отсутствующими в арсе­нале советской военной теории ока­зались вопросы вывода из окружения крупных войсковых сил, а вопрос о контрнаступлении в ней даже не ставился. А между тем теоретические основы недооценки стратегической обороны были заложены еще Фрун­зе, в его доктрине революционной наступательной войны. Кроме того, при непосредственном влиянии Фрунзе и Тухачевского произошло навязывание вооруженным силам идеологизированной, основанной на догматическом классовом подходе и, как следствие, небоеспособной док­трины, ориентированной на решаю­щую роль РККА в развитии мировой революции. Все это обернулось вели­чайшей трагедией Красной армии в начальный период Великой Отечест­венной войны.
•••••••
Примечания [1]-[36]

МОШКИН Сергей Вячеславович,
главный научный сотрудник Института философии и права Уральского отделения РАН (г. Екатеринбург),
доктор политических наук