eto_fake | «Легенда о цензуре — это ужастик диссидентов» (Reply)

Виктор Пронин. Фото: Елена Деева.

Интересный собеседник. Писатель Виктор Пронин: «Легенда о цензуре — это ужастик диссидентов»

Виктор Пронин – личность незаурядная. В творчестве, в жизни, во взглядах и оценках происходящего. Всё это фокусируется в его романах, повестях, рассказах и просто, казалось бы, личных записях, изданных недавно отдельной книгой «Кинжал для левой руки». Когда мы слышим или читаем на обложке имя Пронина, оно сразу ассоциируется с писателем-детективщиком. Не в обиду его коллегам по жанру будет сказано, но как художник он стоит гораздо выше их. Ибо в его произведениях всё гораздо глубже по мысли и психологии – словом, то, что выходит за рамки обыкновенного детектива.

В многочисленных интервью с Прониным журналисты главным образом крутились вокруг этого жанра. Да и мне в своё время, встречаясь с Виктором Алексеевичем, приходилось держаться этого стандарта. Сейчас я решил повернуть разговор в иное русло…

– Виктор Алексеевич, мы, старшее поколение, живём в интересное время, на стыке двух эпох: советской и нынешней. Что оно для Вашего сознания?

– Я застал последние годы советской власти в весьма активной роли журналиста центральных изданий – «Человека и закона» и «Огонька». И были времена, когда я чуть ли не каждый месяц общался с генеральным прокурором Советского Союза, с которым согласовывал материалы для «Огонька».

– Так называемая «цензура»...

– Не совсем... То, что нам сейчас навязывают как советскую злобную, безжалостную цензуру – я с такой не сталкивался, и не потому, что был таким уж верноподданным. По отношению к помпезной государственной идеологии я всегда был как бы в оппозиции, писал искренне, и главное – с точки зрения здравого смысла. И это принималось. Мои материалы были достаточно остры и принципиальны – случалось, после публикаций снимали с занимаемых должностей областного прокурора, председателя суда, союзного министра... На мои материалы, опубликованные в «Огоньке», приходило от читателей больше писем, чем их получали все остальные отделы журнала, вместе взятые.

– Нынешние деятели культуры, литераторы, особенно либерального толка, любят говорить: «Мы тогда были в оппозиции». Вы себя не приравниваете к ним?

– Я себя к ним не приравниваю. Нетрудно быть в такой вот оппозиции за кухонным столиком перед бутылкой водки. Оппозиция, которая собирается на Болотной, на проспекте Сахарова – не оппозиция. За ней пустота и желание пробиться куда-нибудь повыше, просочиться, застолбиться.

Я писал критические материалы, защищал людей, обиженных советской властью – защищал с помощью все той же советской власти. Я как бы говорил: «Ребята, что вы делаете? Мужик-то не виновен!» А поскольку встречался с генеральным прокурором, то мог сказать ему: «Александр Михайлович, посмотрите, что творится!» Он отвечал: «Оставь эти бумаги, разберёмся».

Я писал очерки на основании того же уголовного дела, за которое человек получил, скажем, шесть лет. Но я пишу другой материал, за который надо освобождать немедленно. Повторяю, на основании того же уголовного дела. Не надо ничего искать, расследовать и доказывать! Только внимательно прочитайте, что там написано. Пишу письмо от редакции на имя генерального прокурора, главный редактор Анатолий Сафронов его подписывает, поскольку мне доверяет, генеральный прокурор получает это письмо – и через месяц-второй-третий осуждённый выходит на свободу. Оппозиция это или нет?

Моя давняя знакомая, коллега ещё по первой, молодёжной газете, живёт в Днепропетровске. Её посадили за убийство матери. Я приезжаю туда и пишу материал, после которого прокурора области снимают, председателя областного суда снимают, начальника следственного отдела снимают! А ведь прокурор-то был добрым знакомым, если не другом, Леонида Ильича Брежнева. Это оппозиция? А ведь материал-то был написан на основании уголовного дела, по которому женщина и была осуждена на десять лет за убийство матери! Но оказывается, никого она не убивала.

В результате я сменил всю правовую власть города, который был тогда второй столицей Советского Союза. Это оппозиция?

Пусть нынешние журналисты при полном вроде бы отсутствии цензуры попробуют сделать нечто подобное.

– А разве оппозиционная пресса, либералы сегодня не бичуют пороки?

– Смаковать, облизывать, выворачивать наизнанку – их хлеб. Ну что вы лезете, господа? Вы в себя загляните! Путин открыто сказал однажды: «Денег хотят!» Но ведь они уже были в коридорах власти! И что оставили? Полный развал! И опять хотят. Тот же Касьянов. А народ-то не обманешь! Набрал два-три-четыре-пять процентов на выборах – отойди в сторонку и заткнись.

– Мы сейчас затронули темы, по сути не близкие для Вас как писателя, работающего в жанре детектива. Но есть ли у Вас потребность выйти за его рамки и стать писателем, которому необходимо высказать наболевшее, что происходит в обществе?

– А я от этого и не ухожу. Если вы возьмёте на себя труд открыть любую мою «Банду» из восьми, то увидите, что это вся криминальная Россия девяностых годов. А возьмите моего «Ворошиловского стрелка», по которому Станислав Говорухин снял свой потрясающий фильм! Разве это не выход за рамки обычного детектива?! Там о многом говорится открытым текстом. Но что делать, потеряли империю... Ради больного, пьяного самолюбия одного недоумка.

– Но почему империя воспринимается как пугало?

– Это была последняя империя, последняя непокорная держава. Все силы мировых банков, разведок, армий брошены на то, чтобы нас уничтожить. И они продолжают свои попытки, всё ещё надеются на вымирание России. Но вот беда – Путин вернулся. Почему всё время на него идёт накат? Да всё потому же! Они же и оплатили «оранжевую революцию» на Украине, надеются повторить этот сценарий в России.

– Вы русский человек, жили много лет на Украине. Что она для Вас сегодня?

– Украина для меня – больная тема. Первые свои тридцать лет я прожил на Украине. Там закончил школу, закончил институт, работал в газетах — это были украинские газеты, издательства. С Украины когда-то улетел на Сахалин, через несколько лет туда же и вернулся...

– Вы сказали о Сахалине. Антон Павлович Чехов, как Вы помните, оставил интереснейшие наблюдения о жизни, быте и обо всём, что было связано с поселением каторжников на этом острове. Существует ли связь, пусть незримая, между современным писателем Прониным и писателем Чеховым?

– В своём видении, тем более творческом, сказать, что я отталкивался от Чехова – ни в коем случае. У него свой – каторжный остров. А я работал в партийной газете «Советский Сахалин». Мы писали, как проводили газ, строили дороги, добывали уголь, возводили дома. Может быть, мой Сахалин искусственно оптимистический – ведь жизни заключённых я в своих статьях, очерках, репортажах не касался.

– Чехов в «Сахалинских тетрадях» выступал как журналист. В этом смысле Вы были с ним на равных...

– Мне нравится это «на равных»... (смеётся) Не надо... Чего бы это ни касалось. Но где-то, как-то в чём-то – кто знает... Я прошёл по тем же местам, что и Чехов, обошёл все угольные шахты Сахалина. В первый месяц моего пребывания на острове в качестве корреспондента газеты «Советский Сахалин» были опубликованы три моих «подвала» – проблемы угольной промышленности. Благодаря этим публикациям я там и выжил. Чехов приехал туда известным писателем, а я приехал беспризорником. Уже в социальном смысле мы с Антоном Павловичем разнились. Так вот, эти три «подвала» были разгромными, об умирании угольных шахт Сахалина. Руководство «Сахалинуголь» было в ужасе. Первый секретарь обкома, Павел Артёмович Леонов встречает в обкомовских коридорах главного редактора Василия Васильевича Парамошкина и говорит ему: «Ты, Вася, поосторожней, разбежался с этой критикой на три полосы». А тот отвечает: «Мы ещё до газа, до нефти доберёмся, до золота... Там тоже есть о чём поговорить!»

Так что позиция у меня всегда была достаточно критическая. Ведь Сахалин – это и пьянство, и поножовщина, и самоубийства... Я о многом писал, и никакая цензура меня не могла остановить. Легенда о цензуре – это ужастик диссидентов, которые хотели свергнуть власть. А я не хотел свергать власть. Я хотел, чтобы был наведён порядок в шахтах. Ну, хотя бы такой, как в шахтах Донбасса.

– Вы один из немногих современных писателей, который остро ощущает и сознаёт, что такое наша страна. В геополитическом, географическом смыслах. Но задам Вам при этом, может быть, «неудобный» вопрос: что вообще представляет – исторически, экономически – Сахалин? Наши Курилы... Может быть, из-за этого гиперпространства, сложившегося исторически, происходят многие беды в России?

– У меня болит сердце, когда вспоминаю, что Аляска была продана. Этому несчастному императору нужны были деньги. Пусть остались бы там двадцать казачьих поселений, пусть бы и жили, и пусть это была бы Россия. Уже на карте Петра I были обозначены все Курильские острова, никто на них не претендовал. Японцев подвёл их давний политический, национальный менталитет. Они никого не пускали к себе, и никогда за пределы своих островов не выходили. Да, они знали о существовании Курильских островов, но они им не были нужны. Пришли казаки, поставили срубы, флаг водрузили, Петру доложили. А потом, после войны 1904 года, японцы спохватились и забрали половину Сахалина и Курилы. По итогам Второй мировой войны мы их вернули обратно. Смиритесь, господа! Вы пошли войной? Получайте. Немцы не претендуют на Кёнигсберг. Они понимают: проиграли войну. Четверть нынешней Польши – это тоже бывшая Германия…

– Вы испытываете ностальгию по своей родине?

– Я давно не живу на Украине. Но у меня там остались друзья, остался младший брат с семьёй... Я бываю на Украине раза три-четыре за год. Поэтому такую уж ностальгию по Днепропетровску, по Днепру не испытываю. Но не могу говорить, смотреть передачи, обсуждать отчуждение Крыма, Севастополя. Вот это больно настолько, что выключаю телевизор, едва начинают говорить о том, как наш президент пропил Крым. К нему приставал Кравчук: «Что делать с Крымом-то?» А он его послал: «Идите вы со своим Крымом...». И Кравчук пошёл. Я работал корреспондентом «Огонька», у меня вся страна была, как говорится, на ладони. Я выезжаю в Таджикистан, после этого в Эстонию, потом в Грузию, на Сахалин. Я к этой, к такой стране привык. Теперь её нет. Вот где ностальгия!

– Реалии сегодняшнего дня каждого из нас обязывают сказать себе: пока мы живы, мы на что-то надеемся. На что Вы надеетесь, Виктор Алексеевич?

– Я надеюсь, что тройственный Союз с Казахстаном и Белоруссией всё-таки состоится... Я надеюсь, что Украина образумится. Она живёт сейчас на самолюбии своих вождей. На самолюбии Ющенко, Тимошенко, на самолюбии Януковича.

Ну что они рвутся в Европу? Европа не может прокормить Грецию и Испанию – и при этом ещё кормить Украину? Вот катят бочку на Хрущёва: дескать, он отдал Крым. Хрущёв Крыма не отдавал. В его Указе сказано: в честь 300-летия воссоединения Украины с Россией передать Крым в административное управление. Это было разумно, государство-то оставалось единым. Крым отдал и протащил это решение через парламент всё тот же Ельцин.

А сейчас что получается? Впервые в истории человечества страна говорит на одном языке, а руководство – на другом. Русский язык – язык, на котором говорит абсолютное большинство народа, – вне закона. Даже киевские вожди – те же Ющенко, Тимошенко, Янукович, – оставаясь наедине в кабинете, говорят на русском.

Все президенты Украины побеждали на выборах, обещая узаконить русский язык. И своего обещания не выполняли. Все берегут этот беспроигрышный козырь для следующих выборов. И опять обманут. Простите, я отвлёкся от вопроса – на что надеюсь? (Виктор Алексеевич посмотрел задумчиво в окно, улыбнулся лукаво) Ребята, всё будет хорошо!

Сергей Луконин