Глава 37/2. О флотах, адмиралах и их делах, Ч.5/8

[mamlas.livejournal.com]

Советский Военно-Морской флаг на фоне поверженного рейхстага. 1945

Начало, Ч.4/8

О работе Главного морского штаба

«Контакт с Генштабом я считал особенно важным потому, что И.В.Сталин, занимаясь военными делами, опирался на его аппарат. Следовательно, Генштаб получал от него указания и директивы, касающиеся и флота».

При прочтении многих мемуаров крупных военачальников, ни разу не встретишь раскаяния по поводу того, что, дескать, я ошибся, а Сталин в этом вопросе оказался прав. Сталин всегда, выглядит вечным двоечником, в лучшем случае троечником, который бесконечно ошибается в отличие от непогрешимых военных.

Но, ведь, связь военных и Сталина, всегда была двухсторонней. Не мог же Сталин принимать решения, без учета данных, представленных Генштабом сухопутных войск и Главным морским штабом. В основном, на базе этих данных, Сталин, как руководитель государства и принимал решения. Или у товарища Сталина имелся, кроме всего прочего, еще и личный Генштаб, с Главморштабом в придачу? Это же, вы, товарищ Кузнецов представляли сведения наверх, Сталину, обо всех флотских делах. И уверяли истово, что если кто к нам сунется непрошенным гостем, встретим, как полагается, по-русски. Сам же писал, что враг понимает только силу кулака. Теперь же, после 1953 года, выяснилось, что Сталин кругом виноват, даже, и в морских делах.

«В бытность» начальником Генштаба Бориса Михайловича Шапошникова у нас с ним установились спокойные и деловые отношения. Удовлетворяли нас и отношения с К.А.Мерецковым, который возглавлял Генеральный штаб с августа 1940 года. Кирилла Афанасьевича я немного знал еще по Испании, потом встречался с ним, когда он командовал Ленинградским военным округом. Мы всегда находили общий язык. Мне приходилось решать с ним ряд вопросов, например об усилении сухопутных гарнизонов Либавы и Ханко, о взаимоотношениях Балтфлота с Прибалтийским военным округом. И мы как-то легко договаривались.

К.А.Мерецков был начальником Генштаба всего несколько месяцев. 1 февраля 1941 года его сменил на этом посту генерал армии Г.К.Жуков. Я ездил к нему несколько раз, но безуспешно. Он держал себя довольно высокомерно и совсем не пытался вникнуть во флотские дела».

В момент написания мемуаров Кузнецова, маршал Жуков был в опале. Еще не было принято решение о его «Воспоминаниях». Поэтому Кузнецов и мог написать о никчемности Георгия Константиновича, как штабного деятеля. Кроме того, показал не лучшие качества Жукова, как человека, а не военного. Ясное дело, что тот был не подарок, в общении.

«Сперва я думал, что только у меня отношения с Г.К.Жуковым не налаживаются и что с ним найдет общий язык его коллега, начальник Главного морского штаба И.С.Исаков. Однако у Исакова тоже ничего не вышло.

Помнится, он был однажды у Г.К.Жукова вместе со своим заместителем В.А.Алафузовым. Жуков принял их неохотно и ни одного вопроса, который они ставили, не решил. Впоследствии адмирал Исаков обращался к Жукову лишь в случаях крайней необходимости».

Вот так мы и готовились к войне. Как понимать действия товарища Жукова? Саботаж в чистом виде. Помните, как Ковалев, работник НКПС описывал свои мытарства с военными, по поводу железнодорожных дел? В отношении же Исакова, как читатель знает, поступили просто. Убрали перед войной, чтоб не мешался под ногами.

«Вместе с тем в Генштабе были товарищи, относившиеся к флотским делам с вниманием, например заместитель начальника Генштаба Н.Ф.Ватутин, начальник оперативного управления Г.К.Маландин и его заместитель А.М.Василевский. До сих пор с удовольствием вспоминаю встречи перед войной с генерал-лейтенантом Н.Ф.Ватутиным и генерал-майором А.М.Василевским. Однако трудности создавали не отдельные работники, которые всегда отличаются друг от друга своими личными качествами. Отношения двух военных наркоматов не были достаточно четко определены - вот в чем был гвоздь вопроса!».

Так и хочется, снова воскликнуть: «Ба, знакомые, все лица!» – Ватутин, Маландин, Василевский. Понятно, что Кузнецов не хочет обижать своих «товарищей по оружию». Виноваты, как всегда простые исполнители, которые неправильно истолковывают «мудрые» приказы начальства. В чем же Кузнецов видел удовольствие от встреч с Ватутиным? Неужели от того, что тот «внимательно читает …  оперативные сводки (наркомата ВМФ) и докладывает их своему начальству»? Или от того, что «Ватутин обещал немедленно известить (Наркомат ВМФ)…, если положение станет критическим»?

Завершающий аккорд о штабе.

«Лично я Главному морскому штабу, где собран коллектив высокообразованных специалистов, старался придавать первостепенное значение, считал его «мозгом флота».

Кузнецов захотел стоять на одной ступеньке с Борисом Михайловичем Шапошниковым. Даже позаимствовал у того название штаба, переиначив на морской лад.

«Главный морской штаб изучает, анализирует, обобщает все общефлотские вопросы: сколько кораблей должен иметь тот или иной флот, какие корабли надо строить, какие другие боевые средства потребуются флотам. Получив все исходные данные сверху, от правительства, штаб решает задачи флота в системе всех Вооруженных Сил, предлагает наилучший вариант их выполнения. Без столь высокоспециализированного коллектива, с моей точки зрения, нельзя решать ни одного крупного вопроса. Мы приложили много сил к совершенствованию центрального аппарата и штабов на флотах. И все же во время войны сказались некоторые недоработки, которые пришлось устранять уже в ходе боевых действий».

Так красиво написано, что с трудом верится: «О том ли Кузнецове, мы говорили ранее?» Когда Николай Герасимович взял высокую ноту, – как у него все было хорошо на флоте, то, видимо, вспомнилось о сорок первом годе. Понизил на полтона ниже, «сказались некоторые недоработки». Поскромничал сказать, сколько и чего, попало под первый удар немецкой авиации.

«Говоря об организации ГМШ, нельзя обойти молчанием роль его начальника. Мне всегда представлялось правильным начальника ГМШ считать первым заместителем наркома: он постоянно в курсе всех дел на флотах, и прежде всего тех, которые могут потребовать спешного и ответственного решения. Следовательно, ему и карты в руки. Это полностью подтвердила практика военных лет».

Поэтому, видимо, и спровадили И.С.Исакова на учения Черноморского флота, что «ему и карты в руки». А в это время, товарищ Алафузов будет выполнять функции заместителя Кузнецова, а заодно, и замещать, отсутствующего начальника штаба.

«Помнится, на одном из совещаний высоких военачальников сразу после войны, когда министерство было уже единое и обсуждались новые уставы, все единогласно высказались: именно начальник штаба фактически оставался за командира, даже когда формально кое-где имелся первый заместитель.

Действительно, где, как не на должности начальника штаба, на кипучей работе, проверяется и готовится настоящий заместитель командира, командующего!

Начальником Главного морского штаба до войны был вначале Л.М.Галлер, затем его сменил И.С.Исаков. Оба они без особых на то полномочий выполняли функции первого заместителя наркома, и никто другой, пусть даже назначенный официально, не мог претендовать на эту роль, ибо по опыту и знаниям вряд ли кто мог их заменить».

С чего бы это в своих мемуарах, Николай Герасимович пел такие дифирамбы своим начальникам штаба? Не потому ли, что один из них, перед войной «пропал» на учениях, а другой, после войны, умер в тюрьме?

О боевой готовности флота

Это самое интересное высказывание адмирала. Шутка ли, поведать читателю военную тайну. Военные энциклопедии по такому случаю помалкивают, как знает читатель, в тряпочку, а здесь, сам адмирал флота разоткровенничался. Но сначала, чтобы «обелить» себя, надо, немного ложки дегтя в адрес командующих заморскими флотами. Досталось американцам, за Перл-Харбор в 1941 году и итальянцам, – за атаку английской авиацией базы Таранто в 1940 году.

Прорвалось несколько слов и о наших потерях.

«Иными, гораздо большими, могли быть потери впервые дни войны и у нас в Севастополе, Измаиле, Кронштадте, Таллине и Полярном, если бы командование на местах не приняло всех мер предосторожности».

А говорил, что ни одного корабля не пострадало? Кроме того, неясно, относительно потерь: «Гораздо большими»?  Это, когда все корабли будут на дне как при Цусиме? Или в сравнении с Таллинским переходом?

К тому же, как надо понимать слова адмирала Кузнецова о командующих флотами, которые приняли меры предосторожности? Помнится, сам же говорил, что флота были приведены в состоянии полной боевой готовности и он, лично, обзванивал штабы соединений кораблей и предупреждал об опасности внезапного нападения. И вдруг, написал такое, как «меры предосторожности»? Это уже получается, не как приказ наркома ВМФ, а, скорее, совет врача в женской консультации.

«Специфика» заключалась в том, что почти два года на всех флотах шла разработка документов по системе готовностей. Их настойчиво вводили в жизнь, проверяли и отрабатывали на сотнях учений — общих и частных».

О язык военной бюрократии. Сказать такое о документах по боевой подготовке: «Их настойчиво вводили в жизнь…». Такое ощущение, что человек писавший данные мемуары, пусть даже сам Кузнецов, параллельно окончил медицинский институт.  «Настойчиво», это как? Кто-нибудь сопротивлялся, что ли? «Вводили в жизнь» читается, вообще, как насилие над пациентом. Кроме того, читатель, поделите сотни учений на два года. Каторга на Колыме показалась бы раем.

Теперь приготовимся читать о военной тайне – боевой готовности всех трех степеней на флоте.

«Было точно определено, что следует понимать под готовностью № 3, под готовностью № 2, под готовностью № 1.

Номером три обозначалась обычная готовность кораблей и частей, находящихся в строю. В этом случае они занимаются повседневной боевой подготовкой, живут обычной жизнью, но сохраняют запасы топлива,  держат в исправности и определенной готовности оружие и механизмы.

Трудно, из данного пояснения, понять для чего создается флот и его предназначение. Как будто не было традиций русского военного флота, а все то, о чем ведет речь адмирал Кузнецов, некое нововведение, о котором никто и никогда не слышал, и не видел. Корабли «живут обычной жизнью»? Это как – вино, кино и домино? Что-то, ни слова о моряках: командирах и личном составе? Или они, только тем и заняты в повседневной боевой подготовке, что сохраняют топливо и не допускают разворовывания механизмов и оружия?

«Готовность № 2 более высокая. Корабли принимают все необходимые запасы, приводят в порядок материальную часть, устанавливается определенное дежурство. Увольнения на берег сокращаются до минимума. Личный состав остается на кораблях. В таком состоянии корабли могут жить долго, хотя такая жизнь требует известного напряжения».

Судя по тому, что корабли принимают на борт все необходимые запасы, то в повседневной боевой готовности им, видимо, все же, чего-то не додавали? Ужас, что вытворялось на кораблях до готовности № 2, коли, они должны привести в порядок материальную часть. О людях, снова, ни слова. В состоянии готовности № 2 «корабли могут жить долго». Видимо, до конца войны, если не заболеют и не утонут?

Наконец, наступает момент истины. Вот она долгожданная готовность № 1. То, что она боевая, ни слова. Тсс! Это же военная тайна!

«Самая высокая готовность — № 1. Она объявляется, когда обстановка опасная. Тут уже всё оружие и все механизмы должны быть способны вступить в действие немедленно, весь личный состав обязан находиться на своих местах. Получив условный сигнал, каждый корабль и каждая часть действует в соответствии с имеющимися у них инструкциями».

Интересно, командиров кораблей, не тошнило ли в море, от таких инструкций Главного морского штаба? Или все написанное, есть послевоенные фантазии, то ли самого флотоводца, то ли товарищей его замещавших за письменным столом?

Поначалу не все получалось гладко. Первые проверки и учения на кораблях вскрыли массу недостатков. Не меньше года понадобилось, чтобы флоты научились быстро и точно переходить на повышенную готовность. Не буду перечислять все, что пришлось проделать в штабах, на кораблях и в частях. Большая это была работа, шла упорная борьба за время — не только за часы, но и за минуты, даже секунды с момента подачи сигнала до получения доклада о готовности флота. Такая борьба за время в военном деле чрезвычайно важна».

Судя по написанному, до 1939 года, на советском военном флоте о том, что существует боевая готовность корабля, никто, видимо, не знал. Хорошо, что нарком Кузнецов со своими штабными, озаботился раскрыть людям глаза на положение дел. А то, так до начала войны, никто бы и не догадался, для чего построили железные коробки – военные корабли, с всякими, на них, механизмами и вооружением. Конечно, немцы поступили подло, не указав точного времени нападения. А то бы мы, по немецкой пунктуальности, да нашей Кузнецовской суперсекундной готовностью, как дали бы – сразу бы, немчура сдалась! Чего столько времени пришлось зря мучиться, – целых четыре года.

Принесут, вот такую ахинею товарищу Сталину на просмотр, а потом еще и обижались, что, дескать, тот не понимал их, военных. Да, судя по всему, Сталин от подобного чтива, сразу бы «заштормил», баллов на шесть – восемь.

Кстати, еще немного о Сталине, в контексте данных воспоминаний Кузнецова. Как и многие, адмирал не удержался, чтобы не соврать, по определению. Время, говорят, было такое.

«Я предложил Главному морскому штабу дать указание флотам открывать по нарушителям огонь без всякого предупреждения. Такая директива была передана 3 марта 1941 года. 17-18 марта немецкие самолеты были несколько раз обстреляны над Либавой. Что же делать, если агрессор наглеет? Уговорами его не приведешь в чувство. В последние предвоенные недели, когда немецкие самолеты стали особенно нагло появляться не только над отдельными объектами, но и над главными базами — в частности над Полярным,— я снова распорядился открывать по ним огонь, приказав такие случаи особо выделять в оперсводках для Генерального штаба. Не припомню, докладывал ли я устно об этом И.В.Сталину или В.М.Молотову…».

Помните, читатель, доклад Ф.И.Голикова Сталину от 20 марта о предполагаемом нападении Германии на нас в мае месяце? Видимо, Филипп Иванович, предварительно, показал его Николаю Герасимовичу. И вот нарком Кузнецов, не стал дожидаться указаний из Москвы, что надо делать с немецкими самолетами. Подал рационализаторское предложение о стрельбе по немецким самолетам в свой собственный штаб.  Как видите, опередил Голикова с его докладом Сталину. Утверждает, что немецкие самолеты,  точно, обстреляли, но поскромничал сказать, из чего? Уж не из охотничьего ли ружья командующего Либавской базы? А по поводу Полярного – так это взято из мемуаров Головко. Поэтому и не помнил нарком Кузнецов, докладывал он Сталину об этом или нет? Надо бы, напомнить Николаю Герасимовичу, что он, как писал ранее, видел Сталина последний раз перед войной 13-14 июня. А события в Полярном были 18 июня. Но, мы же, с вами, читатель, уже знаем, что никакого зенитного огня по немецким самолетам не было, даже, вначале 22 июня, так как был запрет сверху. Кузнецов выкручивается.

«Кстати говоря, Сталин, узнав о моем распоряжении, ничего не возразил (?), так что фактически в эти дни на флотах уже шла война в воздухе: зенитчики отгоняли огнем немецкие самолеты, а наши летчики вступали с ними в схватки на своих устаревших «чайках».

О самолетах И-153(Чайках) – это снова взято из воспоминаний командующего Северным флотом Арсения Головко, в которых описаны последние дни перед войной. Помните, читатель, в первой части я обращал на это ваше внимание. Теперь версия, по которой, якобы, отменили стрельбу по немецким самолетам.

«После одного из таких случаев меня вызвали к Сталину. В кабинете кроме него сидел Берия, и я сразу понял, откуда дует ветер. Меня спросили, на каком основании я отдал распоряжение открывать огонь по самолетам-нарушителям. Я пробовал объяснить, но Сталин оборвал меня. Мне был сделан строгий выговор и приказано немедля отменить распоряжение.

«Английский шпион» Лаврентий Берия, как всегда, снова наябедничал Сталину на хорошего человека. Теперь им оказался Кузнецов. Почему Сталин, не захотел выслушать объяснения товарища по партии, осталось тайной, которую вождь унес с собой в могилу? Судя по всему, именно, Лаврентий Павлович и сорвал боевую готовность нашей армии и флота, по отражению гитлеровской агрессии. Но, мемуары Кузнецова, вдруг совершают кульбит. Оказывается, все это происходило раньше, еще весной.

«Главный морской штаб дал 29 марта директиву: «Огня не открывать, а высылать свои истребители для посадки самолетов противника на аэродромы». Результаты нетрудно было предвидеть. Немцы, чувствуя, что мы осторожничаем, стали вести себя еще более вызывающе».

Зачем же Кузнецов, переворошил события? После доклада Голикова 20 марта, о подготовке майского немецкого нападения и было принято решение в Кремле о недопустимости открытия огня по немецким самолетам, чтобы не давать повода Гитлеру для объявления войны. Но мы не знаем, было ли сделано допущение относительно военно-морских баз об открытии огня, если над ней появится немецкий самолет? Вообще, нарушение воздушного пространства любой страны, чревато дипломатическими разборками. Но, как видите, Кузнецов замотал эту тему и поэтому трудно сделать определенные выводы, что было на самом деле. Что было накануне войны, вплоть до 22 июня включительно, читатель, конечно же, прекрасно знает и без Кузнецова. Открытие огня по немецким самолетам было запрещено. Он снова воспользовался мемуарами Головко. А что делать? Только там, на Северном флоте, все было более-менее, сносно. Об остальных флотах читатель, уже знает, не понаслышке.

Но давайте, почитаем в воспоминаниях красивые слова об обороне, тем более что это был не американский Перл-Харбор.

«Чтобы нас не застали врасплох, мы вели постоянную разведку самолетами и подводными лодками на подходах к базам с моря. Около баз выставляли усиленные дозоры. Флоты ускоряли перевод кораблей в первую линию, то есть повышали их боеспособность. Обо всех этих мерах предосторожности я, как правило, докладывал, но не слышал ни одобрения, ни протеста. Обращаться же за письменным разрешением избегал, зная, как часто наши доклады остаются без ответа».

Как? Разве, очень похоже, на то, как проистекали события, особенно на Балтике, в преддверии войны? Хорошо смотрится усиленный дозор из одного тральщика. Описывать все безобразия, учиненные нашему флоту, рука устанет. Остановимся на последнем, по поводу нашей базы в Либаве. Как же Кузнецов вывернулся в этом случае?

«Как я уже писал раньше, скученность кораблей в этой базе нас беспокоила и раньше. Но теперь, в обстановке надвигающейся военной грозы, требовалось предпринимать решительные меры. Необходимо было перевести часть кораблей оттуда, но мы знали, что И.В.Сталин смотрел на дело иначе. Решили обсудить вопрос официально на Главном военном совете ВМФ в присутствии А.А.Жданова. Андрей Александрович приехал за полчаса до заседания. Войдя в мой кабинет, прежде всего, спросил:

— Почему и кого вы собираетесь перебазировать из Либавы?

Я развернул уже приготовленную подробную карту базирования кораблей.

— Тут их как селедок в бочке. Между тем близ Риги — прекрасное место для базирования. Оттуда корабли могут выйти в любом направлении.

— Послушаем, что скажут другие,— ответил Жданов. На совете разногласий не было. Все дружно высказались за перебазирование отряда легких сил и бригады подводных лодок в Рижский залив. Так и решили.

— Нужно доложить товарищу Сталину,— заметил А. А. Жданов, прощаясь…».

Исходя из данного разговора, возникает недоумение. Разве не лично Кузнецов отдавал приказ о базировании данных кораблей в Либаве? Или кто другой, вместо него, мог отдать подобный приказ? Иначе, чем объяснить, якобы, «обеспокоенность» Кузнецова скученностью кораблей на базе. Он, что же, не нарком ВМФ, что ли? А как красиво пишет! «Прекрасное место для базирования» под Ригой  – прямо: пальмы, пляжи, красивые девушки в купальниках.

«Оттуда корабли могут выйти в любом направлении». Вот заткнут Кузнецову со товарищами, немцы минами проливы и будут наши корабли, как кильки в банке. Что ж по войне, своевременно не вышли «в любом направлении» и, кроме того, не удержали в своих руках, «прекрасное место»?

«На этот раз я, кажется, убедил Андрея Александровича в том, что корабли целесообразно перебазировать в Усть-Двинск (На прекрасное место. – В.М.). Жданов предложил мне написать об этом Сталину, но не захотел говорить с ним сам. А дело-то было спешное. Я сразу же направил письмо, но ответа не получил. Так случалось нередко. Поэтому, направляясь в Кремль, я постоянно держал при себе папку с копиями наших писем. В кабинете И. В. Сталина, улучив момент, раскрывал ее: «Вот такой-то важный документ залежался. Как быть?» Часто тут же на копии накладывались резолюции. На этот раз я напомнил о своем письме и решении Главного военного совета ВМФ о перебазировании кораблей. Сталин, правда, резолюции писать не стал, но устно дал свое согласие. Вернувшись к себе в наркомат, я первым делом позвонил командующему Балтфлотом: — Действуйте, разрешение получено...»

Вот тебе раз! Жданов, курировавший флот и обеспокоенный подвижками командования ВМФ по Балтике, отказался идти на совещание у Сталина, именно, по данному вопросу? А Сталин, до этого, накладывавший резолюции на бумаги, в этот раз, почему-то, отделался устным распоряжением. Может, карандаш у него «не вовремя» сломался?

А ведь, Кузнецов, заведомо ложно трактует свои посещения кабинета вождя. Посудите, сами. Снова «тупой» Сталин накладывает резолюции на копиях документов представленных заботливым адмиралом? Видимо, подлинники присланных документов Сталин отправлял (как нехорошо!) себе в личный архив, на всякий случай. Кроме того, почему в этот раз, Николай Герасимович не принес копию документа о передислокации части морских сил из Либавы в Усть-Двинск? Забыл?

Кузнецов, прямо светился радостью от случившегося: «Вернувшись к себе в наркомат, я первым делом позвонил командующему Балтфлотом». Понятно, что «прекрасное место», как магнитом, притягивает.

О чем-то очень туманно написано у Кузнецова? Чтобы это все значило? Какие подвижки на Балтийском флоте в самый канун войны были произведены без согласования со Ждановым и без резолюции Сталина? Уж, не о создании ли Прибалтийской военно-морской базе шла речь, если промелькнул Усть-Двинск? Когда ниже, будем рассматривать оборону Либавы, затронем и этот вопрос.

О военно-морской базе Либаве

Выше уже говорилось обо всех безобразиях, которые на ней произошли накануне, и впервые дни войны. Приводятся и еще, кое-какие «интересные» моменты. Взято с сайта (http://www.libava.ru).

«К 9 часам утра немцы после упорных уличных боев выбили пограничников из Паланги. Уже к полудню 22 июня они вошли в Руцаву. Пограничники были буквально сметены с лица земли, (личный состав погранотряда насчитывал 1.190 человек). Немецкая авиация подвергла Либаву бомбардировке (к 22 часам 22 июня зафиксировано 13 налетов с участием 135 самолетов, 3 самолета было сбито). К окончанию первых суток войны немцы вышли на подступы к Либаве».

Как помните, Грищенко нам сказал, что поначалу вражеских самолетов было три. Этим и ограничилось его сообщение о налетах. Представьте, что там, на базе, наделала авиация немцев за целый день своими тринадцатью налетами? Встречается информация, что налетов было пятнадцать. То есть, немцы молотили бомбами по базе с утра до вечера.  Безусловно, наши «упирались», как могли, но сила, солому ломит.

« В это время защитники базы кроме частей 67-й дивизии имели: 32-й караульный батальон, курсантов Либавского Военно-Морского училища ПВО им. Фрунзе (начальник генерал-майор береговой службы И.А.Благовещенский), 23-ю и 27-ю батареи береговой обороны КБФ, 18-ю железнодорожную батарею КБФ, 7-ю отдельную железнодорожную роту, флотский полуэкипаж (260 человек), 148-й истребительный авиационный полк из состава 6-й смешанной авиадивизии - 63 самолета), 43-ю морскую авиаразведывательную эскадрилью (командир капитан И.Я.Вахтерман; состояла из самолетов МБР-2 и базировалась на озеро Дурбе в 15-20 км от города), 43-й (командир майор В.Х.Русских) и 84-й (командир старший лейтенант В.С.Сорока) отдельные зенитно-артиллерийские дивизионы ПВО, пулеметную, прожекторную и телеграфную роты».

Но все это имело бы определенный результат, если бы нападение немцев, во-первых, было бы не внезапным, и, во-вторых, командный состав базы не устранился бы от руководства боевыми действиями. Как следствие, по первому пункту, получили то, что и должны были получить по трехстраничной Директиве присланной из Москвы, а по второму пункту – полную дезорганизацию обороны базы. С этим явлением мы столкнемся ниже в одном из приведенных боевых эпизодов. По-поводу генерала Благовещенского. Это тот самый, который к немцам перебежал и служил в РОА у Власова.

«Авиация противника господствовала в воздухе. Аэродром 148-го истребительного авиаполка был разбомблен, оставшиеся самолеты перелетели в район Риги, оставив базу вообще без какого-либо авиационного прикрытия».

Кроме того, хотелось бы заметить, что немецкая авиация, вряд ли ограничилась бомбежкой 22 июня. А если учесть, что от бомбовых ударов, ПВО базы вряд ли усилилась, и к тому же авиационное прикрытие улетело искать немцев в другом направлении, то Либавской базе сильно не повезло.

По второму пункту, в дополнение к сказанному, можно добавить, что произошло то, что и следовало из телефонного звонка Кузнецова: поостеречься командному составу. Руководство базы, тут же сбежало в Усть-Двинск на торпедном катере. К сожалению, встречается и такая информация. Насколько она, верно, отражает события тех дней, поговорим ниже.

У меня, к тому же, сильные сомнения в том, что командующим базой был капитан 1-го ранга М.С.Клевенский. Адмирал Кузнецов, в книге «Курсом к победе», уверяет, что это был именно он. Трибуц, тоже поддержал своего бывшего начальника в отношении Клевенского. Да и многие из руководства Балтийским флотом в воспоминаниях упоминали Клевенского, как командующего. Правда, почему-то не указывали, кто же тогда был, начальником штаба данной базы? Почему Николай Герасимович, в нашем случае, передернул факты? Или как всегда, события войны густо перемешаны? В первой публикации, я сам был в затруднении дать четкие объяснения случившемуся, настолько все, намеренно, запутано.

Продолжение