Это фейк?

Елена Прудникова, писатель-историк, сценарист

Валентин Бережков, бывший переводчик Сталина, приводит в своих мемуарах следующий разговор Сталина и Черчилля.

«– Скажите, – поинтересовался Черчилль, – напряжение нынешней войны столь же тяжело для вас лично, как и бремя политики коллективизации?

– О нет, – ответил "отец народов", – политика коллективизации была ужасной борьбой...

– Я так и думал. Ведь вам пришлось иметь дело не с горсткой аристократов и помещиков, а с миллионами мелких хозяев...

– Десять миллионов, – воскликнул Сталин, возведя руки. – Это было страшно. И длилось четыре года. Но это было абсолютно необходимо для России, чтобы избежать голода и обеспечить деревню тракторами.

Названная Сталиным цифра репрессированных крестьян в период коллективизации примерно совпадает с той, которая в последнее время упоминалась в советской прессе...»

Последняя фраза сразу же заставляет насторожиться, усомнившись в достоверности этого разговора. В то время, когда издавались мемуары, в советской прессе печатали все, что угодно, вплоть до откровенных сказок, и любое, сколь угодно большое число репрессированных обязательно бы с чем-нибудь совпало. Но сейчас стали известны подлинные цифры, и в реальности названное Сталиным число не совпадает ни с какими известными данными. Если вождь говорил о крестьянах вообще – то крестьянских хозяйств было не 10, а 25 млн. Если о зажиточных хозяевах – тех насчитывалось около миллиона, если о раскулаченных – еще меньше. Кроме того, невозможно поверить, чтобы Сталин считал коллективизацию более тяжелым испытанием, чем войну с Гитлером. А при чем тут производство тракторов, и вовсе непонятно – оно от раскулачивания не зависело никак.   

Зачем в мемуарах приведен этот эпизод – ясно. В те времена, когда архивные источники были недоступны, на нем основывалась целая теория уничтожения крестьянства. В полном соответствии с либеральным цензовым миропониманием (то есть чем богаче человек, тем в большей степени он человек, а бедняки и вовсе не люди, а так, грязь) коллективизация была объявлена торжеством лодырей и пьяниц и уничтожением крепких работящих крестьян, соли земли русской. Но если приводить подлинную статистику раскулачивания, то земля получается какой-то уж очень несоленой. И даже лютые ненавистники России все же чувствовали, что объявлять 98% сельского населения государства лодырями и пьяницами – это перебор. Вот 60% – уже катит.

То, что оставшиеся «лодыри и пьяницы», отдавая самых лучших работников промышленности и социальной сфере, в рекордные сроки завалили страну хлебом, выводится за скобки. Ну, а о том, что предшествовало раскулачиванию, у нас вообще молчат насмерть.

Елена Прудникова, писатель-историк, сценарист

Валентин Бережков, бывший переводчик Сталина, приводит в своих мемуарах следующий разговор Сталина и Черчилля.

«– Скажите, – поинтересовался Черчилль, – напряжение нынешней войны столь же тяжело для вас лично, как и бремя политики коллективизации?

– О нет, – ответил "отец народов", – политика коллективизации была ужасной борьбой...

– Я так и думал. Ведь вам пришлось иметь дело не с горсткой аристократов и помещиков, а с миллионами мелких хозяев...

– Десять миллионов, – воскликнул Сталин, возведя руки. – Это было страшно. И длилось четыре года. Но это было абсолютно необходимо для России, чтобы избежать голода и обеспечить деревню тракторами.

Названная Сталиным цифра репрессированных крестьян в период коллективизации примерно совпадает с той, которая в последнее время упоминалась в советской прессе...»

Последняя фраза сразу же заставляет насторожиться, усомнившись в достоверности этого разговора. В то время, когда издавались мемуары, в советской прессе печатали все, что угодно, вплоть до откровенных сказок, и любое, сколь угодно большое число репрессированных обязательно бы с чем-нибудь совпало. Но сейчас стали известны подлинные цифры, и в реальности названное Сталиным число не совпадает ни с какими известными данными. Если вождь говорил о крестьянах вообще – то крестьянских хозяйств было не 10, а 25 млн. Если о зажиточных хозяевах – тех насчитывалось около миллиона, если о раскулаченных – еще меньше. Кроме того, невозможно поверить, чтобы Сталин считал коллективизацию более тяжелым испытанием, чем войну с Гитлером. А при чем тут производство тракторов, и вовсе непонятно – оно от раскулачивания не зависело никак.   

Зачем в мемуарах приведен этот эпизод – ясно. В те времена, когда архивные источники были недоступны, на нем основывалась целая теория уничтожения крестьянства. В полном соответствии с либеральным цензовым миропониманием (то есть чем богаче человек, тем в большей степени он человек, а бедняки и вовсе не люди, а так, грязь) коллективизация была объявлена торжеством лодырей и пьяниц и уничтожением крепких работящих крестьян, соли земли русской. Но если приводить подлинную статистику раскулачивания, то земля получается какой-то уж очень несоленой. И даже лютые ненавистники России все же чувствовали, что объявлять 98% сельского населения государства лодырями и пьяницами – это перебор. Вот 60% – уже катит.

То, что оставшиеся «лодыри и пьяницы», отдавая самых лучших работников промышленности и социальной сфере, в рекордные сроки завалили страну хлебом, выводится за скобки. Ну, а о том, что предшествовало раскулачиванию, у нас вообще молчат насмерть.

Елена Прудникова, писатель-историк, сценарист

«Хлебная война» разгоралась и в любую минуту могла перейти в гражданскую – голодных против сытых. Что оставалось делать?

Как мы уже писали, «хлебные войны», ужесточаясь из года в год, каждый заготовительный сезон ставили страну на грань всеобщего голода (локальный голод и так приходил каждый год). План реформы у правительства имелся. Хороший план – помощь крепким середняцким хозяйствам и постепенное кооперирование бедноты. Но катастрофически не хватало времени. Оно бы и хорошо проводить коллективизацию добровольно и постепенно, однако десяти-пятнадцати лет, как предполагали теоретики, у страны не было. Не было даже и пяти лет. Времени вообще не оставалось. «Хлебная война» разгоралась и в любую минуту могла перейти в гражданскую – голодных против сытых.

Что оставалось делать? Ловить частных торговцев можно до умопомрачения, но это все равно что воевать с комарами, сидя у болота. Проблему следовало решать не там, где хлеб продавался, а там, где выращивался, – в деревне. И решение ее было известно. А если такая беда со сроками – стало быть, сроки нужно сократить.

Нулевой цикл

Основные фонды деревни по-прежнему оставались чрезвычайно жалкими. Пополнить их пока что было невозможно, да и не нужно – в первой же пятилетке заложили несколько тракторных и комбайновых заводов, надо было только продержаться буквально два-три года, пока на село в массовом порядке не пойдут трактора. Сельхозтехники было очень мало, и она была слишком дорогой, чтобы ее могли покупать маломощные хозяйства, не только единоличные, но даже колхозы, даже на самых льготных условиях – все равно не могли. Да и ухаживать за ними мужики не умели – дать трактор им в руки означало угробить технику.

Елена Прудникова, писатель-историк, сценарист

«Хлебная война» разгоралась и в любую минуту могла перейти в гражданскую – голодных против сытых. Что оставалось делать?

Как мы уже писали, «хлебные войны», ужесточаясь из года в год, каждый заготовительный сезон ставили страну на грань всеобщего голода (локальный голод и так приходил каждый год). План реформы у правительства имелся. Хороший план – помощь крепким середняцким хозяйствам и постепенное кооперирование бедноты. Но катастрофически не хватало времени. Оно бы и хорошо проводить коллективизацию добровольно и постепенно, однако десяти-пятнадцати лет, как предполагали теоретики, у страны не было. Не было даже и пяти лет. Времени вообще не оставалось. «Хлебная война» разгоралась и в любую минуту могла перейти в гражданскую – голодных против сытых.

Что оставалось делать? Ловить частных торговцев можно до умопомрачения, но это все равно что воевать с комарами, сидя у болота. Проблему следовало решать не там, где хлеб продавался, а там, где выращивался, – в деревне. И решение ее было известно. А если такая беда со сроками – стало быть, сроки нужно сократить.

Нулевой цикл

Основные фонды деревни по-прежнему оставались чрезвычайно жалкими. Пополнить их пока что было невозможно, да и не нужно – в первой же пятилетке заложили несколько тракторных и комбайновых заводов, надо было только продержаться буквально два-три года, пока на село в массовом порядке не пойдут трактора. Сельхозтехники было очень мало, и она была слишком дорогой, чтобы ее могли покупать маломощные хозяйства, не только единоличные, но даже колхозы, даже на самых льготных условиях – все равно не могли. Да и ухаживать за ними мужики не умели – дать трактор им в руки означало угробить технику.

Елена Прудникова, писатель-историк, сценарист

«Обеспечьте капиталу 10 процентов прибыли, и капитал согласен на всякое применение, при 20 процентах он становится оживленным, при 50 процентах положительно готов сломать себе голову, при 100 процентах он попирает все человеческие законы, при 300 процентах нет такого преступления, на которое он не рискнул бы пойти, хотя бы под страхом виселицы».

Томас Даннинг

Елена Прудникова, писатель-историк, сценарист

Так чем же отличались кулаки от зажиточного крестьянина?

Двоюродные братья историков — физики — любую дискуссию начинают со слов «договоримся о терминах». Историки прекрасно обходятся без этого. А жаль. Иногда бы стоило. Вот, например, кто такой кулак? Ну, тут и думать нечего: это «справный», трудолюбивый хозяин, безжалостно разоренный и уничтоженный машиной сталинской коллективизации. Да, но за каким лешим машине коллективизации уничтожать «справного» хозяина, который ей не конкурент и не помеха? Хозяйствует он на своих десяти-двадцати десятинах обочь колхоза — и пусть себе хозяйствует, а хочет — идет в колхоз. Зачем его разорять?

Не иначе, как из инфернальной злобы — ибо экономического ответа здесь нет. Его и не будет, потому что в директивах власти СССР постоянно повторяли: не путать кулаков и зажиточных крестьян! Стало быть, разница между ними имелась, причем видная невооруженным глазом.

Так что же видел невооруженный глаз полуграмотного уездного секретаря такого, чего не видно нынешнему остепенному историку? Давайте вспомним школьный марксизм — те, кто еще успел поучиться в советской школе. Как определяется класс? И память на автомате выдает: отношением к средствам производства. Чем отношение к средствам производства справного хозяина отличается от отношения середняка? Да ничем! А кулака?

Ну, раз его собирались уничтожить «как класс», стало быть, он являлся классом, и это отношение как-то отличалось.  

Елена Прудникова, писатель-историк, сценарист

Так чем же отличались кулаки от зажиточного крестьянина?

Двоюродные братья историков — физики — любую дискуссию начинают со слов «договоримся о терминах». Историки прекрасно обходятся без этого. А жаль. Иногда бы стоило. Вот, например, кто такой кулак? Ну, тут и думать нечего: это «справный», трудолюбивый хозяин, безжалостно разоренный и уничтоженный машиной сталинской коллективизации. Да, но за каким лешим машине коллективизации уничтожать «справного» хозяина, который ей не конкурент и не помеха? Хозяйствует он на своих десяти-двадцати десятинах обочь колхоза — и пусть себе хозяйствует, а хочет — идет в колхоз. Зачем его разорять?

Не иначе, как из инфернальной злобы — ибо экономического ответа здесь нет. Его и не будет, потому что в директивах власти СССР постоянно повторяли: не путать кулаков и зажиточных крестьян! Стало быть, разница между ними имелась, причем видная невооруженным глазом.

Так что же видел невооруженный глаз полуграмотного уездного секретаря такого, чего не видно нынешнему остепенному историку? Давайте вспомним школьный марксизм — те, кто еще успел поучиться в советской школе. Как определяется класс? И память на автомате выдает: отношением к средствам производства. Чем отношение к средствам производства справного хозяина отличается от отношения середняка? Да ничем! А кулака?

Ну, раз его собирались уничтожить «как класс», стало быть, он являлся классом, и это отношение как-то отличалось.